Эйс жив!
Я не хочу, чтобы за мной на снегу оставались следы. Он такой кипенно-белый, искрящийся, радужный, крупчато-волокнистый, шерстяной… идеальный. Если я пройду по нему, за мной останутся рваные следы, вспарывающие, разрезающие, безжалостные. Снег за мной превратится в кровавое грязно-ржавое месиво. Коричнево-грустное, неопрятно-черное, всклокоченное.
По моим следам пройдут другие люди, жестоко уничтожая то, что когда-то было идеалом. Те жмущиеся друг к другу островки пушисто-белого уничтожат дети. Взрыхлят лапками в связанных бабушками варежках: скатают пузатую снежную бабу; построят крепость, готовую рухнуть при первом же приступе; безжалостно стиснут, спрессуют рвущийся на свободу снег в уютно-круглые шарики и запульнут друг в друга… Смех, красные щечки, блестящие глаза, насквозь мокрые сапожки и штаны… Дети не обернутся и не посмотрят на то, что осталось за ними: истерзанная, изувеченная, изможденная, уставшая земля.
Никому не нужен идеал…
Небо снова упрямо высыпает белоснежные хлопья, с грустью расставшись со своими любимыми потухшими шести-, восьми-, десятиконечными звездочками. Они уже отслужили свое, просияв на черном бархате ночью положенный срок. Небу не хочется расставаться с ними. Но оно ночь за ночью трудится, чтобы хоть на которкий миг, в тот час, когда последние гуляки уже задремали, а ранние пташки еще не проснулись, создать на чернеющей земле новый пушистый идеал.
Я не хочу топтать идеал… Я не хочу оставлять за собой следы… Не хочу.
По моим следам пройдут другие люди, жестоко уничтожая то, что когда-то было идеалом. Те жмущиеся друг к другу островки пушисто-белого уничтожат дети. Взрыхлят лапками в связанных бабушками варежках: скатают пузатую снежную бабу; построят крепость, готовую рухнуть при первом же приступе; безжалостно стиснут, спрессуют рвущийся на свободу снег в уютно-круглые шарики и запульнут друг в друга… Смех, красные щечки, блестящие глаза, насквозь мокрые сапожки и штаны… Дети не обернутся и не посмотрят на то, что осталось за ними: истерзанная, изувеченная, изможденная, уставшая земля.
Никому не нужен идеал…
Небо снова упрямо высыпает белоснежные хлопья, с грустью расставшись со своими любимыми потухшими шести-, восьми-, десятиконечными звездочками. Они уже отслужили свое, просияв на черном бархате ночью положенный срок. Небу не хочется расставаться с ними. Но оно ночь за ночью трудится, чтобы хоть на которкий миг, в тот час, когда последние гуляки уже задремали, а ранние пташки еще не проснулись, создать на чернеющей земле новый пушистый идеал.
Я не хочу топтать идеал… Я не хочу оставлять за собой следы… Не хочу.